Добродетельная куртизанка - Страница 38

И чего он так торопит события!

— Теперь, зная, что судьба Гетти в надежных руках, я могу со спокойной душой возвратиться к себе в Оукхэм. А уж в школе решу, как быть дальше.

— Да, да, в школе… — задумчиво повторил Сигрейв. — Просто поразительно: родные сестры — и такие разные. Вы, очевидно, начитанны, интересуетесь наукой, что же до Сюзанны, то, хотя я ее едва знаю, мне все же случилось однажды услышать, как она сказала, что лучше умрет, чем станет читать книгу. Преувеличение, разумеется, потому я его и запомнил. А скажите, мисс Келлавей, изображая сестру, вы всегда в точности подражали ей?

Люссиль заколебалась. Вопрос был задан самым непринужденным тоном, но Люссиль почувствовала, что он имеет для ее собеседника важнейшее значение. После приезда графини они ни разу не возвращались к разговору о мистификации Люссиль. Она — потому что не хотела снова выслушивать его попреки, он — потому что, наверное, осуждал ее. Но «маскарад», как Сигрейв называл этот эпизод, стоял между ними, отдаляя его от Люссиль, а ее, делая несчастной.

Не в силах взглянуть ему прямо в глаза, она затеребила край коврика, на котором они сидели.

— Да нет, милорд, большей частью это было чистейшей профанацией. Я так редко общалась с Сюзанной, что никак не могла знать се мнения по тем или иным вопросам. А потому придумывала их сама. Боюсь, что у меня получилась жалкая карикатура на Сюзанну. И, — в ее голосе послышались нотки отчаяния, — чем дальше, тем больше мною овладевало чувство вины. Я уже твердо решила возвратиться в Оукхэм, уже начала складывать вещи, но тут появилась Гетти, и все застопорилось.

— Мне представляется, что вы очень точно угадывали, как бы отреагировала Сюзанна на те или иные слова. — Люссиль не видела в темноте его лица и не могла составить мнение о том, как он отнесся к ее сообщению. — Но, полагаю, это очень трудно для такого человека, как вы, с установившимися вкусами и определенным образом мыслей. Понять не могу, как это я так долго обманывался, принимая вас за Сюзанну. Знал ведь уже, что она ненавидит чтение, а вы вечно ходили с книжкой в руках, притом каждый раз с новой. Знал также, что она ненавидит ходить пешком и передвигается исключительно в карете, а вас то и дело встречал гуляющей. А когда мы с вами беседовали, вы частенько выходили из роли. Да и внешне вы мало напоминаете Сюзанну, так как пренебрегаете косметикой и не обливаетесь духами.

— Да, — подтвердила Люссиль, — я тоже боялась того, что любой человек, хорошо знающий Сюзанну, моментально раскроет обман. Поэтому была вам, милорд, благодарна, когда вы быстро избавили меня от необходимости общаться с графом Де Виньи. От его словоохотливости и… — Она покраснела.

— От его словоохотливости и стремления восхищаться несомненными достоинствами вашей сестрицы в постели, — сухо докончил Сигрейв. — Да, вы тогда пережили потрясение, мисс Келлавей. Наверное, сочли его наказанием за ваш обман?

— Будь это наказание единственным, я бы считала, что легко отделалась. Но потерять или никогда не заслужить уважение людей, мнением которых ты дорожишь, — наказание куда более серьезное.

— Если для вас это имеет значение, то вы правы, — подумав, согласился Сигрейв. — Далеко не для всех это так. А для вас, значит, это очень важно?

Люссиль казалось, что она вот-вот задохнется. В горле у нее стоял комок. Она ни словом не обмолвилась о более сильном чувстве, чем уважение, уверенная в том, что любить он ее никогда не сможет. Но знать бы, что она ему хоть чуточку нравится, что он ее хоть немного уважает! Разве такое желание не простительно?

— Да, милорд, для меня это чрезвычайно важно. — Ни на что, не надеясь, она заговорила с поразившей ее саму смелостью. — Из-за собственной глупости я лишила себя права на ваше уважение, и, когда все произошедшее станет лишь воспоминанием, это будет мучить меня до конца жизни. Наступило молчание.

— Вы рвались уехать, а из-за мисс Маркхэм пришлось остаться, что тоже, наверное, было нелегко, — задумчиво заметил Сигрейв. Что он хотел этим сказать? Говорит загадками, а тут еще в темноте не видно выражения его лица.

— Да, нелегко, — подтвердила Люссиль, чувствуя, что в голосе ее слышатся слезы. Зря она затеяла этот разговор. Он для нее унизителен. Если он скажет что-нибудь оскорбительное, она не выдержит и, разрыдавшись, побежит вниз, прочь от него.

— Вы как-то раз объяснили мне, что побудило вас выдать себя за Сюзанну, — продолжал Сигрейв тем же задумчивым тоном. — Хочу рассказать вам кое-что из своей жизни. Я никогда не испытывал чувства гордости за то, что мне приходилось делать, сражаясь под началом Веллингтона. Я становился свидетелем отвратительных жестокостей и был вынужден предпринимать действия, противные натуре человека. Подобные переживания меняют людей, и, когда меня демобилизовали, я был рад. И тут, представляете, я вдруг с ужасом убеждаюсь, что никак не могу приспособиться к мирной жизни. Мне недостает опасностей, неопределенности, волнений войны. Мне скучно. Тогда я пустился во все тяжкие. Женщины, карты, лошади… Я вел себя как последний дурак, благо у меня хватало на это средств.

В голосе Сигрейва послышалась горечь.

— Беднягу Гарри Марчнайта пригвоздили к позорному столбу за одну ничтожную промашку, которую он допустил по молодости лет, а мне прощались самые безрассудные поступки, потому что я слыл героем. И чем больше я бесчинствовал, тем снисходительнее ко мне относились. Так прошел целый год. Оскорбленный моим поведением муж некой дамы вызывает меня на дуэль, я предоставляю ему право выстрела, а от своего даже отказываюсь — мне скучно защищаться, да и в глубине души я сознаю, что он прав. Вот до чего довела меня скука, мисс Келлавей, вам, также ставшей жертвой скуки, до меня ох как далеко! Так что не будем больше об этом говорить. Но самое скверное то, — продолжал Сигрейв, — что, когда это временное помрачение рассудка миновало, я обнаружил, что в душе у меня пустота, мне никто не нужен. Ну, родных, положим, я люблю, но мои имения, светское общество, девушка, с которой я был помолвлен, — все это меня совершенно не волнует. Сам не знаю, быть может, это навсегда.